Малинина Анна Спиридоновна
- Язык: Русский
- Пол: женский
- Дата рождения: 1882
Об авторе:
Анна Спиридоновна Любатович (по мужу Малинина) (р. около 1882) - после окончания гимназии с 1905 года по 1932 год работала учителем иностранных языков средней школы в городах Торжке, Вязьме и Москве. После выхода на пенсию по болезни и выслуге лет, проживала в семье дочери - Марины Расковой. Автор книги "Жизненный путь Марины." М.-Л., изд-во "Детская литература", 1950г. (первое издание). Дочь выходца из Черногории, дворянина, коллежского асессора, отставного инженера Московского Межевого института, владельца кирпичного завода в Москве, Спиридона Любатович. Старшая из сестер Веры, Татьяны, Клавдии, Ольги Любатович. Дворянка. с 1905 года по 1932 год работала учителем французского языка в средней школеб в гимназиях в городах Торжке, Вязьме и Москве. А когда в 1932 г. вышла на пенсию по болезни и выслуге лет, стала проживать в семье Марины. Жизненный путь Марины Антикварное издание Автор: А. Малинина Издательство: Издательство Детской литературы Сохранность: Хорошая 1954 г. Анна Спиридоновна Малинина была прописана (на основании тел. справочника Москвы за 1901 год) в Газетном пер. д. 3 тел. 274-51 и 448-95. Работала преподавателем в московской Гимназии им. Григория Шелапутина, кот.была открыта на средства Павла Григорьевича Шелапутина. Он имел троих взрослых сыновей — Григория, Анатолия и Бориса, которые один за одним трагически погибли. Гимназия была названа в память о Григории. Это была хорошо оснащённая, обеспеченная высококвалифицированными кадрами и пользовшаяся новейшими методиками обучения частная школа. Восьмая гимназия имени Григория Шелапутина с пансионом на 80 воспитанников была открыта 28 сентября 1901 года в здании по Большому Трубецкому переулку — д. 18 (ныне переулок Виктора Хользунова, д. 14). Первоначально в приготовительное отделение и первые четыре класса было принято 175 человек. и работала до 1917 года. (Продолжала действовать после 1917 года под другим названием.) Гимназия размещалась в двухэтажном угловом доме. Парадный вход имел его небольшой западный фасад, выходивший на Большой Трубецкой переулок; другой фасад, выходивший на Оболенский переулок, длиной около ста метров, был пышно декорирован колоннами и лепниной, имел большие арочные окна второго этажа и пандус подъезда. Здание гимназии было возведено известным архитектором Р. И. Клейном. К гимназии примыкала церковь св. Григория Богослова, соединенная через широкую арку с актовым залом. Рядом с гимназией в 1911 году было открыто здание Педагогического института, названного в честь самого мецената П. Г. Шелапутина (сейчас переулок Хользунова, д. 16). При нём были педагогический музей и реальное училище, названное в честь другого сына Шелапутина — Анатолия. 1 ноября 1936 года в комплексе зданий по Трубецкому переулку состоялось открытие Академии Генерального штаба РККА. Теперь на фасаде здания гимназии установлены три мемориальные доски в честь маршалов Л. А. Говорова, А. А. Гречко и М. В. Захарова, которые учились в Военной Академии. В настоящее время в здании находится Главная военная прокуратура. Здания Педагогического института им. П. Г. Шелапутина и гимназии им. Г. Шелапутина являются объектами культурного наследия города Москвы. В школе учился Михаил Шолохов (подготовительный класс, 1915) Учителем истории был Кун Николай Альбертович, написавший "Легенды и Мифы древней Греции" Утром приехали гости: Анюта Любатович, младшая сестра Татьяны Спиридоновны, и ее подруга Женя Решетилова. У них были последние студенческие каникулы. Закончили Сиротский петербургский институт имени императора Николая I и получили направление в Торжок, учительствовать. Анюта считала Савву Ивановича своим другом, ей были отвратительны подлости Клавдии, старшей сестры Татьяны. Девушки завтракали с Александрой Саввишной. Анюта чувствовала себя своей, а Женечка Решетилова кусала губку, волнуясь, как перед экзаменом. Оказаться в доме великого человека — испытание. Да и сам дом, изумляя, приводил в трепет. Говорили — бывший миллионщик впал в бедность. Тогда что же такое богатство, если бедность — это сказочный терем. С полок сверкала волшебным сиянием врубелевская симфония майолики. Комната бревенчатая, но в два этажа. На уровне второго этажа резной балкон. Стол, как в древнем Киеве. За таким столом сиживать князю с богатырями. Завтрак, правда, был очень простой: яйца, творог, сметана, мед, зелень, ягоды и самовар с баранками. Спальня Саввы Ивановича была на втором этаже. Девушки невольно поглядывали на балкон, ожидая выхода хозяина. А он, видимо, вел теперь жизнь барскую, разучился вставать спозаранок. В самоваре пел уголек. Чай со смородиновым листом был крепкий, душистый, солнце озаряло стену за спиной, и сказочные врубелевские дивы светились с затененной стены заговорщицки. — Мы были в Эрмитаже перед отъездом, — сказала Анюта Александре Саввишне, — там много чудес, но такого чуда, как это — указала ресницами на врубелевскую симфонию, — там нет! — Меня иногда пробирает до озноба от одной мысли, — призналась Александра Саввишна. — Был дом, который я называла своим, огромный, с картинами, со статуями, и теперь нет этого дома. Он стоит, слава Богу, не сгорел, не разрушился, но он исчез из моей жизни… Я с ужасом озираюсь вокруг. Господи, как все непрочно в этом мире. Уж какой чудесный человек был Антокольский, и нет его. Врубель жив, но его тоже нет. Он за стеной жизни… А его симфония может в любой день, в любой час превратиться в черепки. Анюта прочитала стихи: — Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам. И тут сверху раздался звучный, отчетливый, хотя и с хрипотцою, голос: — Мы бродим в неконченом здании По шатким, дрожащим лесам, В каком-то тупом ожидании… Девушки подняли головы. На балконе стоял Савва Великолепный. В бархатной темно-малиновой куртке, в большом, темно-малиновом берете — пришелец иных времен. — Здравствуйте, синьориты! Женя невольно поднялась и поклонилась. И стала пунцовой. Девушки рассмеялись, и Женя рассмеялась. Савва Иванович постоял, поглядел на свои владения и спустился с небес к ожидавшим его красавицам. — Я не люблю новых поэтов, — сказал он, принимая чашку чая от Александры Саввишны. — Их опусы — блудливое сладкоречие. Притворяются знатоками тайноведения, болтают о вечности, но сами — мотыльки. — А Бальмонт? — спросила Женя и перестала дышать. Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года, Ты манишь сладко-исключительно. Ты обещаешь навсегда. — Вы это называете поэзией, Женя? «Ты манишь сладко-исключительно». Желаете поэзии? Так берите! Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз, И блеск, и шум, и говор балов, А в час пирушки холостой Шипенье пенистых бокалов И пунша пламень голубой. — Да! — сказала Анюта. — Я с вами, Савва Иванович. «И пунша пламень голубой»! — Шурка, запируем с утра. Доставай самое древнее и благородное. Объявилась на столе темная, веющая древностью бутылка. Вино было густое, от одного только прикосновения губами к этому золотому жидкому кристаллу в крови начиналось кипение и радость. — Савва Иванович, а как вы относитесь к Тургеневу? — спросила Анюта, демонстрируя своего любимца подруге. — Встречали мы Ивана Сергеевича в Абрамцеве благоговейно. Для Елизаветы Григорьевны проза Тургенева — свет и музыка. А я не могу забыть его слов о будущем России. Иван Сергеевич изволил так выразиться: русские, верящие в особое предначертание России, в ее будущность, — суть или наивные люди или невежды. «Мы, русские, — говаривал этот пророк нигилистов, — ничего не создали, кроме кнута…» Хотя кнут мы, должно быть, от Батыя унаследовали. — Все-таки Тургенев истинный аристократ! Смотришь на его портрет и понимаешь — вон оно какое, русское дворянство, — сказала Анюта. — Дворянство — такое, купечество — сякое. Третьяков почитал себя за истинного купца и в дворяне, хотя сам царь звал, — не пошел. Я тоже горд моим званием. Дворяне произошли от убийц, это племя разбойников. Всеми государственными несчастьями Россия обязана дворянам. Все чудовищные предательства, перевороты — их дело. На них — грех цареубийства. Задушили Павла и Петра III, спровадили на тот свет Петра I, замучили царевича Алексея. Погубив Шуйского, довели царство до Смуты, убили Лжедмитрия, а уж о княжеских временах говорить нечего. Благополучие царства, милые девицы, зависит от расторопности купцов… Между прочим, черногорский царь Николай, которого у нас любят, купеческой крови. Его матушка из рода Квекичей, богатейших купцов Триеста. Так что, Анюта, не больно гордись своей голубой кровью. А у Анюты глазки сияли: Савва Иванович не устоял перед девичьей красотой, его понесло. Хитрая дева, подливая жара в огонь, перевела разговор на художников, а здесь Савве Ивановичу и вовсе удержу не было. — Я могу так сказать, — трогал он белую свою, изысканную бородку, — моды, вкусы, направления в живописи, ее высшие мотивы меняются. Это естественно. Но вот уже три десятилетия во главе всех этих течений, пристрастий всегда стоит человек, причастный к Абрамцеву. Это был Антокольский, это были Репин, Поленов, Васнецов. Это теперь Врубель и Левитан. От молодежи, которая бывает здесь, в Бутырках, я ожидаю прежде всего великолепной живописи. Первенство в искусстве — относительно. Но какой бы она ни была, Васнецов останется для России Васнецовым, Врубель — Врубелем и Поленов — Поленовым… А вы слышали, что отмочил Антон, Серов Валентин Александрович? Царица, рассматривая портрет государя, который он писал, заметила, что левая сторона лица хуже правой. Тогда Антон вручил преподобной Александре Федоровне палитру и заявил: «Ваше Величество, пишите сами…» А знаете, почему Третьяков воспретил копирование картин своей коллекции? Он заметил, что копирующие подправляют копируемое. Это урок всем нам, надо быть очень осторожными, слушая новоявленных пророков от искусства. Они готовы перемазать и переправить картины прошлого на свой лад и вкус. Да вот ни ладу, ни вкуса у них пока не обнаружено. Когда девушки остались наедине, Анюта спросила Женю: — Ты могла бы влюбиться вот в такого старого человека? Женя вспыхнула и промолчала, а Александра Саввишна обиделась: — Почему могла бы, я вот в моего отца с детства влюблена. — Он действительно Савва Великолепный, — согласилась Анюта. — Моя Татьяна — дура и предательница, а Клавдия так просто отвратительна.
Анна Спиридоновна Любатович (по мужу Малинина) (р. около 1882) - после окончания гимназии с 1905 года по 1932 год работала учителем иностранных языков средней школы в городах Торжке, Вязьме и Москве. После выхода на пенсию по болезни и выслуге лет, проживала в семье дочери - Марины Расковой. Автор книги "Жизненный путь Марины." М.-Л., изд-во "Детская литература", 1950г. (первое издание). Дочь выходца из Черногории, дворянина, коллежского асессора, отставного инженера Московского Межевого института, владельца кирпичного завода в Москве, Спиридона Любатович. Старшая из сестер Веры, Татьяны, Клавдии, Ольги Любатович. Дворянка. с 1905 года по 1932 год работала учителем французского языка в средней школеб в гимназиях в городах Торжке, Вязьме и Москве. А когда в 1932 г. вышла на пенсию по болезни и выслуге лет, стала проживать в семье Марины. Жизненный путь Марины Антикварное издание Автор: А. Малинина Издательство: Издательство Детской литературы Сохранность: Хорошая 1954 г. Анна Спиридоновна Малинина была прописана (на основании тел. справочника Москвы за 1901 год) в Газетном пер. д. 3 тел. 274-51 и 448-95. Работала преподавателем в московской Гимназии им. Григория Шелапутина, кот.была открыта на средства Павла Григорьевича Шелапутина. Он имел троих взрослых сыновей — Григория, Анатолия и Бориса, которые один за одним трагически погибли. Гимназия была названа в память о Григории. Это была хорошо оснащённая, обеспеченная высококвалифицированными кадрами и пользовшаяся новейшими методиками обучения частная школа. Восьмая гимназия имени Григория Шелапутина с пансионом на 80 воспитанников была открыта 28 сентября 1901 года в здании по Большому Трубецкому переулку — д. 18 (ныне переулок Виктора Хользунова, д. 14). Первоначально в приготовительное отделение и первые четыре класса было принято 175 человек. и работала до 1917 года. (Продолжала действовать после 1917 года под другим названием.) Гимназия размещалась в двухэтажном угловом доме. Парадный вход имел его небольшой западный фасад, выходивший на Большой Трубецкой переулок; другой фасад, выходивший на Оболенский переулок, длиной около ста метров, был пышно декорирован колоннами и лепниной, имел большие арочные окна второго этажа и пандус подъезда. Здание гимназии было возведено известным архитектором Р. И. Клейном. К гимназии примыкала церковь св. Григория Богослова, соединенная через широкую арку с актовым залом. Рядом с гимназией в 1911 году было открыто здание Педагогического института, названного в честь самого мецената П. Г. Шелапутина (сейчас переулок Хользунова, д. 16). При нём были педагогический музей и реальное училище, названное в честь другого сына Шелапутина — Анатолия. 1 ноября 1936 года в комплексе зданий по Трубецкому переулку состоялось открытие Академии Генерального штаба РККА. Теперь на фасаде здания гимназии установлены три мемориальные доски в честь маршалов Л. А. Говорова, А. А. Гречко и М. В. Захарова, которые учились в Военной Академии. В настоящее время в здании находится Главная военная прокуратура. Здания Педагогического института им. П. Г. Шелапутина и гимназии им. Г. Шелапутина являются объектами культурного наследия города Москвы. В школе учился Михаил Шолохов (подготовительный класс, 1915) Учителем истории был Кун Николай Альбертович, написавший "Легенды и Мифы древней Греции" Утром приехали гости: Анюта Любатович, младшая сестра Татьяны Спиридоновны, и ее подруга Женя Решетилова. У них были последние студенческие каникулы. Закончили Сиротский петербургский институт имени императора Николая I и получили направление в Торжок, учительствовать. Анюта считала Савву Ивановича своим другом, ей были отвратительны подлости Клавдии, старшей сестры Татьяны. Девушки завтракали с Александрой Саввишной. Анюта чувствовала себя своей, а Женечка Решетилова кусала губку, волнуясь, как перед экзаменом. Оказаться в доме великого человека — испытание. Да и сам дом, изумляя, приводил в трепет. Говорили — бывший миллионщик впал в бедность. Тогда что же такое богатство, если бедность — это сказочный терем. С полок сверкала волшебным сиянием врубелевская симфония майолики. Комната бревенчатая, но в два этажа. На уровне второго этажа резной балкон. Стол, как в древнем Киеве. За таким столом сиживать князю с богатырями. Завтрак, правда, был очень простой: яйца, творог, сметана, мед, зелень, ягоды и самовар с баранками. Спальня Саввы Ивановича была на втором этаже. Девушки невольно поглядывали на балкон, ожидая выхода хозяина. А он, видимо, вел теперь жизнь барскую, разучился вставать спозаранок. В самоваре пел уголек. Чай со смородиновым листом был крепкий, душистый, солнце озаряло стену за спиной, и сказочные врубелевские дивы светились с затененной стены заговорщицки. — Мы были в Эрмитаже перед отъездом, — сказала Анюта Александре Саввишне, — там много чудес, но такого чуда, как это — указала ресницами на врубелевскую симфонию, — там нет! — Меня иногда пробирает до озноба от одной мысли, — призналась Александра Саввишна. — Был дом, который я называла своим, огромный, с картинами, со статуями, и теперь нет этого дома. Он стоит, слава Богу, не сгорел, не разрушился, но он исчез из моей жизни… Я с ужасом озираюсь вокруг. Господи, как все непрочно в этом мире. Уж какой чудесный человек был Антокольский, и нет его. Врубель жив, но его тоже нет. Он за стеной жизни… А его симфония может в любой день, в любой час превратиться в черепки. Анюта прочитала стихи: — Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам. И тут сверху раздался звучный, отчетливый, хотя и с хрипотцою, голос: — Мы бродим в неконченом здании По шатким, дрожащим лесам, В каком-то тупом ожидании… Девушки подняли головы. На балконе стоял Савва Великолепный. В бархатной темно-малиновой куртке, в большом, темно-малиновом берете — пришелец иных времен. — Здравствуйте, синьориты! Женя невольно поднялась и поклонилась. И стала пунцовой. Девушки рассмеялись, и Женя рассмеялась. Савва Иванович постоял, поглядел на свои владения и спустился с небес к ожидавшим его красавицам. — Я не люблю новых поэтов, — сказал он, принимая чашку чая от Александры Саввишны. — Их опусы — блудливое сладкоречие. Притворяются знатоками тайноведения, болтают о вечности, но сами — мотыльки. — А Бальмонт? — спросила Женя и перестала дышать. Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года, Ты манишь сладко-исключительно. Ты обещаешь навсегда. — Вы это называете поэзией, Женя? «Ты манишь сладко-исключительно». Желаете поэзии? Так берите! Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз, И блеск, и шум, и говор балов, А в час пирушки холостой Шипенье пенистых бокалов И пунша пламень голубой. — Да! — сказала Анюта. — Я с вами, Савва Иванович. «И пунша пламень голубой»! — Шурка, запируем с утра. Доставай самое древнее и благородное. Объявилась на столе темная, веющая древностью бутылка. Вино было густое, от одного только прикосновения губами к этому золотому жидкому кристаллу в крови начиналось кипение и радость. — Савва Иванович, а как вы относитесь к Тургеневу? — спросила Анюта, демонстрируя своего любимца подруге. — Встречали мы Ивана Сергеевича в Абрамцеве благоговейно. Для Елизаветы Григорьевны проза Тургенева — свет и музыка. А я не могу забыть его слов о будущем России. Иван Сергеевич изволил так выразиться: русские, верящие в особое предначертание России, в ее будущность, — суть или наивные люди или невежды. «Мы, русские, — говаривал этот пророк нигилистов, — ничего не создали, кроме кнута…» Хотя кнут мы, должно быть, от Батыя унаследовали. — Все-таки Тургенев истинный аристократ! Смотришь на его портрет и понимаешь — вон оно какое, русское дворянство, — сказала Анюта. — Дворянство — такое, купечество — сякое. Третьяков почитал себя за истинного купца и в дворяне, хотя сам царь звал, — не пошел. Я тоже горд моим званием. Дворяне произошли от убийц, это племя разбойников. Всеми государственными несчастьями Россия обязана дворянам. Все чудовищные предательства, перевороты — их дело. На них — грех цареубийства. Задушили Павла и Петра III, спровадили на тот свет Петра I, замучили царевича Алексея. Погубив Шуйского, довели царство до Смуты, убили Лжедмитрия, а уж о княжеских временах говорить нечего. Благополучие царства, милые девицы, зависит от расторопности купцов… Между прочим, черногорский царь Николай, которого у нас любят, купеческой крови. Его матушка из рода Квекичей, богатейших купцов Триеста. Так что, Анюта, не больно гордись своей голубой кровью. А у Анюты глазки сияли: Савва Иванович не устоял перед девичьей красотой, его понесло. Хитрая дева, подливая жара в огонь, перевела разговор на художников, а здесь Савве Ивановичу и вовсе удержу не было. — Я могу так сказать, — трогал он белую свою, изысканную бородку, — моды, вкусы, направления в живописи, ее высшие мотивы меняются. Это естественно. Но вот уже три десятилетия во главе всех этих течений, пристрастий всегда стоит человек, причастный к Абрамцеву. Это был Антокольский, это были Репин, Поленов, Васнецов. Это теперь Врубель и Левитан. От молодежи, которая бывает здесь, в Бутырках, я ожидаю прежде всего великолепной живописи. Первенство в искусстве — относительно. Но какой бы она ни была, Васнецов останется для России Васнецовым, Врубель — Врубелем и Поленов — Поленовым… А вы слышали, что отмочил Антон, Серов Валентин Александрович? Царица, рассматривая портрет государя, который он писал, заметила, что левая сторона лица хуже правой. Тогда Антон вручил преподобной Александре Федоровне палитру и заявил: «Ваше Величество, пишите сами…» А знаете, почему Третьяков воспретил копирование картин своей коллекции? Он заметил, что копирующие подправляют копируемое. Это урок всем нам, надо быть очень осторожными, слушая новоявленных пророков от искусства. Они готовы перемазать и переправить картины прошлого на свой лад и вкус. Да вот ни ладу, ни вкуса у них пока не обнаружено. Когда девушки остались наедине, Анюта спросила Женю: — Ты могла бы влюбиться вот в такого старого человека? Женя вспыхнула и промолчала, а Александра Саввишна обиделась: — Почему могла бы, я вот в моего отца с детства влюблена. — Он действительно Савва Великолепный, — согласилась Анюта. — Моя Татьяна — дура и предательница, а Клавдия так просто отвратительна.
