Мало того, что я паршиво себя чувствовал, так ещё был один из тех душных летних вечеров в Нью-Йорке, когда кажется, что с каждым вдохом-выдохом ты таешь как снежная баба под весенним солнцем. Я лежал в кровати в своем номере на первом этаже - мое окно выходило на стену соседнего дома - и обливался потом. Это нью-йоркское лето было не слишком знойным - до последних нескольких дней. Уткнувшись взглядом в облупившийся потолок, я мечтал о том, чтобы администрация заведения "Гровера" (дом 52 по Гровер-стрит) установила бы в номерах кондиционеры. И ещё немножко мечтал о том, чтобы стать частным охранником в отеле классом повыше. Хотя нет, вру, об этом я не мечтал - в "Гровере" у меня было довольно сносное положение. С моей полицейской пенсией, а также карманными деньгами, которые администрация отеля почему-то упорно называла жалованьем, да плюс ещё левые заработки, я умудрялся заколачивать в нашем клоповнике больше двухсот долларов в неделю. - и все это, разумеется, без ведома налоговой инспекции. Я заворочался, пытаясь найти уголок простыни попрохладнее, шумно рыгнул и, включив ночник, сунул в рот мятную таблетку. На мне были надеты одни трусы, но они уже были насквозь влажные и я уже собрался надеть новые, как в дверь постучали. На мое приглашение войти дверь распахнулась и на пороге показалась Барбара, обмахиваясь сложенной утренней газетой. Она никогда не разгуливала по коридорам в кимоно или в одной комбинации. Барбара всегда показывалась на глаза посторонним в платье, чулках и в туфлях - ни в коем случае не шлепанцах. За это в частности я и позволял ей работать в отеле постоянно. Ее простенькое лицо было симпатичным - лет десять назад. А теперь на нем застыло то вымученное выражение, которое женщина приобретает от пержитого от горя и пролитых слез. Но ножки у неё до сих пор были загляденье - прямые и длинные.